Эпоха кочегаров-рокеров

В 1980-е годы в СССР начал нарастать и распространяться феномен отказа от серьёзной профессиональной карьеры ради работы кочегаром, сторожем или дворником.

Связан он во многом был с борьбой власти против тунеядства, которая тогда как раз усилилась. В случае, если человек не был официально трудоустроен в течение четырёх месяцев, то ему грозили исправительные работы или, в редких случаях, даже тюремное заключение. Любые же варианты оплачиваемой самозанятости также рассматривались как тунеядство.

Потому и заиграла разноцветными красками работа тем же кочегаром, когда человек был официально трудоустроен, но при этом занят всего две-три смены в неделю с минимальными служебными обязанностями и без необходимости посещать собрания, демонстрации и другие общественные мероприятия.

И хотя на этой работе человек получал минимум официально допустимой зарплаты (где-то 60 — 70 рублей в месяц), она давала огромное количество свободного времени, которое можно было посвятить писательству, музыке и прочим занятиям.

Тогда же рок-музыкантов и стали называть «кочегарами-рокерами», а Виктор Цой даже посвятил этой профессии песню “Я хочу быть кочегаром”.

В 1836 году Александр Дюма-отец написал пьесу “Кин, или Беспутство и гениальность”.

Директор театра, в которой её собирались поставить, обещал автору тысячу франков премии, если двадцать пять первых представлений “Кина” дадут шестьдесят тысяч франков.

В вечер двадцать пятого представления Дюма вошёл к нему в кабинет и потребовал премию. «Вам не повезло, – сказал директор, который только что закончил подсчёты. – У нас всего 59997 франков».

Тогда Дюма занял у него двадцать франков, кинулся в кассу и купил билет в партер за пять франков. «Теперь у вас 60002 франка», – сказал он.

И получил премию.

«Я вообще по природе застенчив. Я ненавижу физическое внимание. Для меня это пытка. Поэтому я в солнцезащитных очках на интервью и фотографиях — потому что это единственный способ сфотографироваться без того, чтобы меня фотографировали, если вы понимаете, о чём я»

— Виктор Пелевин, из интервью

У меня было очень много детских страхов.

Только мучительных, а не просто каких-то испугов. По-настоящему мучительных. Я думал: «Это не то, чем оно кажется» — и мучился.

В какой-то момент я понял, что прямо под оболочкой внешнего мира существует другой мир, а если копнуть глубже, там будут проявляться всё новые миры. Я знал это ещё ребенком, но не мог доказать. Это были просто ощущения. В голубом небе и цветах заключена благодать, но иная сила — дикая боль и разложение — в равной мере содержится повсюду.

И я не один это ощущаю. Люди чувствуют, что снаружи дома — и, к сожалению, в большинстве случаев даже внутри — скапливаются проблемы, с которыми придётся иметь дело.

И самообман тут не поможет.

(Дэвид Линч, из интервью)

Судьба пса из фильма “Белый Бим Чёрное Ухо” (1977) оказалась такой же тяжёлой, как и у его персонажа.

Хозяин Стива, отдав своего питомца для участия в кинокартине, так ни разу и не навестил его на площадке, хотя длился съёмочный процесс больше года. Вячеслав Тихонов, исполнивший роль Ивана Ивановича, вспоминал: «Он очень тосковал по своему хозяину, который сдал нам его на полтора года напрокат».

На съёмках же Стив или, как его все его называли, Стёпка был настоящим трудягой, но, как вспоминал кинолог Виктор Сомов, одна из сцен далась ему нелегко: та, в которой Ивана Ивановича забирают на скорой помощи, а Бим с тревогой наблюдает за происходящим. «Дело в том, что собаки не могут играть или что-то изображать. Они всегда правдивы в своих чувствах и поступках», — сказал Сомов, заметив, что Стив должен был по-настоящему полюбить Тихонова. Чтобы это произошло, актёр брал его с собой на охоту и каждый раз гулял с ним до начала рабочего дня. Перед съёмками эпизода Стёпку специально разлучили с актёром. В итоге сцену сняли буквально с первого дубля.

Однако после окончания работы над фильмом, хозяин Стёпы так и не объявился. Съёмочная группа стала решать, что они будут делать с псом, и Тихонов решил взять его к себе. Но прожил актёр со Стёпой не долго и псу снова подыскали нового хозяина.

Новым владельцем стал тот самый дрессировщик, который с радостью принял Стёпу к себе. Однако пёс сильно тосковал по своему второму хозяину и уже через неделю после переезда в новый дом умер.

Так что, если подумать, Стёпка-Стив не играл в фильме, а был там самим собой.

Хемингуэй оказал на наше творчество самое решительное влияние.

Он учил нас лаконизму, благодаря ему мы поняли, какую огромную роль играет в художественной литературе подтекст, «недосказанное». Помните его «теорию айсберга»?

Это довольно простая вещь. В одной из своих статей Хемингуэй сформулировал эту теорию примерно так. Никогда не надо описывать всё, что ты знаешь по поводу происходящего в романе. Сам ты, разумеется, должен знать ВСЁ, но читатель из этого должен видеть лишь небольшую часть, самую только верхушку айсберга («девять десятых айсберга скрыты под водой»), и по этой верхушке почувствовать и понять всё, что осталось от него, читателя, скрыто.

Это один из основных литературных принципов Хема: недоговоренность, недосказанность, уход в подтекст. Никогда не надо подробно объяснять и разжёвывать читателю всё, что касается переживаний и чувств героев.

Недосказанность производит гораздо большее впечатление, нежели самые подробные описания и разъяснения.

(Борис Стругацкий, писатель)

В основе книги “Превратности любви” событие, свидетелем которого мне довелось стать.

С одним из моих приятелей в Марокко случился сердечный приступ, и он упал в обморок, врач же без обиняков заявил, что жить ему осталось несколько часов. Придя в себя, обречённый собрал своих близких и сказал, что хочет остаться в их памяти таким, каким был на самом деле, после чего приступил к длинной публичной исповеди, как в русских романах. Волнение. Слёзы. Прощания. И наконец, ожидание скорой смерти.

Но смерть так и не наступила. И несчастный остался жить в окружении друзей, знавших о нём всю подноготную и не верящих больше в легенду, которую он создавал о себе прежде.

(Андре Моруа, французский писатель)

Юкио Мисима, “Золотой храм”

Моя любимая теория насчёт успеха “Бойцовского клуба”: книга понравилась потому, что костяк истории — рассказ о том, что сводит людей вместе.

Людям интересно узнать, какие ещё существуют способы найти родственные души. Вы только посмотрите на книги типа «Как сделать настоящее американское лоскутное одеяло» или «Божественные секреты женской дружбы». Все эти книги есть не что иное, как описание структур общения — смастерите лоскутное одеяло или научитесь играть в какую-нибудь экзотическую игру, — то есть всё то, что сводит людей вместе и даёт возможность поделиться собственным жизненным опытом.

Все эти книги по сути своей рассказы, объединённые общим видом деятельности. Да, забыл сказать, это преимущественно женские рассказы. В них нам почти не встретить новых моделей социального взаимодействия мужчин.

У мужчин есть спорт. Есть выпивка. Этим список, пожалуй, и исчерпывается. А ещё есть бойцовские клубы. Хорошо это или плохо.

(Чак Паланик, писатель)

Словосочетание Мэрилин Мэнсон как нельзя лучше отражало символ современной Америки.

Все лицемерие, с которым я сталкивался в жизни, как нельзя лучше помогло мне понять, что все мы имеем светлую и тёмную половины и каждая не может существовать без другой.

Когда я читал “Потерянный Рай”, я открыл одну интересную истину. После того, как Сатана и его окружение взбунтовались против Бога, тот, в свою очередь, ответил им тем, что создал человека. Со слов Джона Мильтона, появление человека — плод не только божьей милости, но и сатанинского зла.

Почему-то мало кто до сих пор интересуется первой частью моего псевдонима, спрашивая в основном о Чарльзе Мэнсоне. Не стоит забывать, что Монро, этот символ красоты и роскоши, также имеет свою тёмную половину, как Мэнсон имеет свою светлую.

Балансирование между добром и злом и выбор, который мы делаем между ними в той или иной ситуации — это и есть то, что формирует нас как личность.

(Мэрилин Мэнсон, “Долгий, трудный путь из ада”)

Когда вас в очередной раз поправят “не одеть, а надеть”, скажите, что ограниченно-правильным конструкциям вы предпочитаете свободолюбивый стиль раннего Пастернака.

И удалитесь под его строки 1913 года:

Все оденут сегодня пальто
И заденут за поросли капель,
Но из них не заметит никто,
Что я снова ненастьями запил.

Я так и не стала взрослой.

Моё лицо и тело старятся, я накапливаю впечатления и опыт, но всё это внешнее, осязаемое.

А внутренне я как бы ещё не родилась.

(Ингмар Бергман, “Осенняя соната”)

Если вы склонны к самобичеваниям из-за ошибок, вспомните Рэя Брэдбери.

В 1951 году он написал рассказ “Пожарный”, который по просьбе редактора расширил до размеров романа.

По его же совету Брэдбери придумал и новое, более броское, название. Для этого писатель позвонил знакомому пожарному и выяснил, при какой температуре воспламеняется бумага.

Так родился всем известный роман “451 градус по Фаренгейту”. Изданный в 1953 году, он быстро привлёк к себе внимание и заслужил множество наград. А десять лет спустя даже удосужился специального издания для средних школ, для чего роман подвергли дополнительной редактуре и цензуре.

Но вопиющей ошибки в названии книги, продублированной также и в эпиграфе, многие не заметили. Потому что на деле бумага горит при 451 градусе Цельсия, а не Фаренгейта. Во втором случае бумага просто приобретает коричневый цвет, а чтобы она загорелась, температура должна быть где-то 843 градуса по Фаренгейту.

Тем не менее эта грубая ошибка не помешала книге стать классикой, а её автору — надеяться, что люди поверят в его историю про знакомого пожарного.

Когда принц Чарльз учился в Кембридже, вместе с ним на занятия ходил его личный телохранитель.

Тогдашняя университетская система позволяла последнему, наравне с остальными, учувствовать в обсуждениях и диспутах, без которых не обходилось ни одно занятие. Так что не было ничего удивительного в том, что в конце обучения телохранителю также было предложено сдать экзамены.

Примечательно другое: охранник титулованной особы по итогу набрал больше балов, чем принц, и тоже получил диплом.

Брак образуется из любви, как уксус из вина.

Это кислое, мало приятное питьё, которое время лишило божественного аромата и превратило в безвкусное жалкое кухонное пойло…

Как вы думаете, если бы Лаура была женой Петрарки, стал бы он писать всю жизнь сонеты?

(Джордж Байрон, английский поэт)

В 1921 году Евгения Лурье пришла на день рождения своего знакомого.

Там же оказался и Борис Пастернак. Присутствующие тут же начали уговаривать его прочесть свои стихи.

После того, как поэт исполнил их просьбу, он подошёл к Евгении и спросил, как ей понравились его стихи. Девушка, занятая во время их чтения разговором с кем-то из гостей, честно ответила, что не слушала.

Эта откровенность восхитила Пастернака: «Вот и правильно, нечего слушать такую ерунду!»

Спустя год Евгения Лурье и Борис Пастернак поженились.

Похоже, настал удобный момент, чтобы коснуться того, что беспокоило меня с самого момента нашей встречи.

Это его дурацкие усики. Когда я увидел Гитлера в первый раз, они были обкромсаны до размеров какой-то маленькой кляксы, отчего всё выглядело так, будто он не мыл свой нос.

Я призвал в свидетели Ван Дейка, Гольбейна и Рембрандта, которые утверждали, что усы либо должны отращиваться целиком, либо их надо стричь до самой кромки губ. Я сказал, что чувствую, что было бы куда более достойно, если бы он последовал одному из этих стилей.

Он выслушал это, внешне не проявляя эмоций. «Не волнуйтесь, – ответил он мне. – Я установлю моду. Со временем люди будут счастливы копировать их».

(Эрнст Ганфштенгль, “Воспоминания сподвижника фюрера”)

Александр Дюма был очень щедрым человеком. Как он шутил:

«Я никогда и никому не отказывал в деньгах, за исключением моих кредиторов».

Впрочем, возможно и не шутил. Когда у него однажды попросили двадцать франков на похороны судебного исполнителя, умершего в бедности, Дюма ответил:

«Вот сорок франков. Похороните двух исполнителей».

«Прежде, когда я видел, что супружеская чета живет плохо или чьи-нибудь дети невыносимы, я всегда осуждал мужа и отца. С тех пор, как я женился, я сознаю, что это было преждевременное и необдуманное мнение»

— Уильям Лэм, премьер-министр Великобритании

Пойми, что в твоих писаниях не может быть ни единой черты, которой не было бы в тебе самом.

Если ты злой или пошлый, это не укроется от них. Если ты любишь, чтобы во время обеда за стулом у тебя стоял лакей, это скажется в твоих писаниях.

Если ты брюзга и завистник, или не веришь в загробную жизнь, или низменно смотришь на женщин, — это скажется даже в твоих умолчаниях, даже в том, чего ты не напишешь.

Нет такой уловки, такого приёма, чтобы скрыть от твоих писаний хоть какой-нибудь изъян твоего сердца.

(Уолт Уитмен, американский поэт)