«Я вообще по природе застенчив. Я ненавижу физическое внимание. Для меня это пытка. Поэтому я в солнцезащитных очках на интервью и фотографиях — потому что это единственный способ сфотографироваться без того, чтобы меня фотографировали, если вы понимаете, о чём я»

— Виктор Пелевин, из интервью

У меня было очень много детских страхов.

Только мучительных, а не просто каких-то испугов. По-настоящему мучительных. Я думал: «Это не то, чем оно кажется» — и мучился.

В какой-то момент я понял, что прямо под оболочкой внешнего мира существует другой мир, а если копнуть глубже, там будут проявляться всё новые миры. Я знал это ещё ребенком, но не мог доказать. Это были просто ощущения. В голубом небе и цветах заключена благодать, но иная сила — дикая боль и разложение — в равной мере содержится повсюду.

И я не один это ощущаю. Люди чувствуют, что снаружи дома — и, к сожалению, в большинстве случаев даже внутри — скапливаются проблемы, с которыми придётся иметь дело.

И самообман тут не поможет.

(Дэвид Линч, из интервью)

Судьба пса из фильма “Белый Бим Чёрное Ухо” (1977) оказалась такой же тяжёлой, как и у его персонажа.

Хозяин Стива, отдав своего питомца для участия в кинокартине, так ни разу и не навестил его на площадке, хотя длился съёмочный процесс больше года. Вячеслав Тихонов, исполнивший роль Ивана Ивановича, вспоминал: «Он очень тосковал по своему хозяину, который сдал нам его на полтора года напрокат».

На съёмках же Стив или, как его все его называли, Стёпка был настоящим трудягой, но, как вспоминал кинолог Виктор Сомов, одна из сцен далась ему нелегко: та, в которой Ивана Ивановича забирают на скорой помощи, а Бим с тревогой наблюдает за происходящим. «Дело в том, что собаки не могут играть или что-то изображать. Они всегда правдивы в своих чувствах и поступках», — сказал Сомов, заметив, что Стив должен был по-настоящему полюбить Тихонова. Чтобы это произошло, актёр брал его с собой на охоту и каждый раз гулял с ним до начала рабочего дня. Перед съёмками эпизода Стёпку специально разлучили с актёром. В итоге сцену сняли буквально с первого дубля.

Однако после окончания работы над фильмом, хозяин Стёпы так и не объявился. Съёмочная группа стала решать, что они будут делать с псом, и Тихонов решил взять его к себе. Но прожил актёр со Стёпой не долго и псу снова подыскали нового хозяина.

Новым владельцем стал тот самый дрессировщик, который с радостью принял Стёпу к себе. Однако пёс сильно тосковал по своему второму хозяину и уже через неделю после переезда в новый дом умер.

Так что, если подумать, Стёпка-Стив не играл в фильме, а был там самим собой.

Хемингуэй оказал на наше творчество самое решительное влияние.

Он учил нас лаконизму, благодаря ему мы поняли, какую огромную роль играет в художественной литературе подтекст, «недосказанное». Помните его «теорию айсберга»?

Это довольно простая вещь. В одной из своих статей Хемингуэй сформулировал эту теорию примерно так. Никогда не надо описывать всё, что ты знаешь по поводу происходящего в романе. Сам ты, разумеется, должен знать ВСЁ, но читатель из этого должен видеть лишь небольшую часть, самую только верхушку айсберга («девять десятых айсберга скрыты под водой»), и по этой верхушке почувствовать и понять всё, что осталось от него, читателя, скрыто.

Это один из основных литературных принципов Хема: недоговоренность, недосказанность, уход в подтекст. Никогда не надо подробно объяснять и разжёвывать читателю всё, что касается переживаний и чувств героев.

Недосказанность производит гораздо большее впечатление, нежели самые подробные описания и разъяснения.

(Борис Стругацкий, писатель)

В основе книги “Превратности любви” событие, свидетелем которого мне довелось стать.

С одним из моих приятелей в Марокко случился сердечный приступ, и он упал в обморок, врач же без обиняков заявил, что жить ему осталось несколько часов. Придя в себя, обречённый собрал своих близких и сказал, что хочет остаться в их памяти таким, каким был на самом деле, после чего приступил к длинной публичной исповеди, как в русских романах. Волнение. Слёзы. Прощания. И наконец, ожидание скорой смерти.

Но смерть так и не наступила. И несчастный остался жить в окружении друзей, знавших о нём всю подноготную и не верящих больше в легенду, которую он создавал о себе прежде.

(Андре Моруа, французский писатель)

Юкио Мисима, “Золотой храм”

Моя любимая теория насчёт успеха “Бойцовского клуба”: книга понравилась потому, что костяк истории — рассказ о том, что сводит людей вместе.

Людям интересно узнать, какие ещё существуют способы найти родственные души. Вы только посмотрите на книги типа «Как сделать настоящее американское лоскутное одеяло» или «Божественные секреты женской дружбы». Все эти книги есть не что иное, как описание структур общения — смастерите лоскутное одеяло или научитесь играть в какую-нибудь экзотическую игру, — то есть всё то, что сводит людей вместе и даёт возможность поделиться собственным жизненным опытом.

Все эти книги по сути своей рассказы, объединённые общим видом деятельности. Да, забыл сказать, это преимущественно женские рассказы. В них нам почти не встретить новых моделей социального взаимодействия мужчин.

У мужчин есть спорт. Есть выпивка. Этим список, пожалуй, и исчерпывается. А ещё есть бойцовские клубы. Хорошо это или плохо.

(Чак Паланик, писатель)

Словосочетание Мэрилин Мэнсон как нельзя лучше отражало символ современной Америки.

Все лицемерие, с которым я сталкивался в жизни, как нельзя лучше помогло мне понять, что все мы имеем светлую и тёмную половины и каждая не может существовать без другой.

Когда я читал “Потерянный Рай”, я открыл одну интересную истину. После того, как Сатана и его окружение взбунтовались против Бога, тот, в свою очередь, ответил им тем, что создал человека. Со слов Джона Мильтона, появление человека — плод не только божьей милости, но и сатанинского зла.

Почему-то мало кто до сих пор интересуется первой частью моего псевдонима, спрашивая в основном о Чарльзе Мэнсоне. Не стоит забывать, что Монро, этот символ красоты и роскоши, также имеет свою тёмную половину, как Мэнсон имеет свою светлую.

Балансирование между добром и злом и выбор, который мы делаем между ними в той или иной ситуации — это и есть то, что формирует нас как личность.

(Мэрилин Мэнсон, “Долгий, трудный путь из ада”)

Когда вас в очередной раз поправят “не одеть, а надеть”, скажите, что ограниченно-правильным конструкциям вы предпочитаете свободолюбивый стиль раннего Пастернака.

И удалитесь под его строки 1913 года:

Все оденут сегодня пальто
И заденут за поросли капель,
Но из них не заметит никто,
Что я снова ненастьями запил.

Я так и не стала взрослой.

Моё лицо и тело старятся, я накапливаю впечатления и опыт, но всё это внешнее, осязаемое.

А внутренне я как бы ещё не родилась.

(Ингмар Бергман, “Осенняя соната”)

Если вы склонны к самобичеваниям из-за ошибок, вспомните Рэя Брэдбери.

В 1951 году он написал рассказ “Пожарный”, который по просьбе редактора расширил до размеров романа.

По его же совету Брэдбери придумал и новое, более броское, название. Для этого писатель позвонил знакомому пожарному и выяснил, при какой температуре воспламеняется бумага.

Так родился всем известный роман “451 градус по Фаренгейту”. Изданный в 1953 году, он быстро привлёк к себе внимание и заслужил множество наград. А десять лет спустя даже удосужился специального издания для средних школ, для чего роман подвергли дополнительной редактуре и цензуре.

Но вопиющей ошибки в названии книги, продублированной также и в эпиграфе, многие не заметили. Потому что на деле бумага горит при 451 градусе Цельсия, а не Фаренгейта. Во втором случае бумага просто приобретает коричневый цвет, а чтобы она загорелась, температура должна быть где-то 843 градуса по Фаренгейту.

Тем не менее эта грубая ошибка не помешала книге стать классикой, а её автору — надеяться, что люди поверят в его историю про знакомого пожарного.

Когда принц Чарльз учился в Кембридже, вместе с ним на занятия ходил его личный телохранитель.

Тогдашняя университетская система позволяла последнему, наравне с остальными, учувствовать в обсуждениях и диспутах, без которых не обходилось ни одно занятие. Так что не было ничего удивительного в том, что в конце обучения телохранителю также было предложено сдать экзамены.

Примечательно другое: охранник титулованной особы по итогу набрал больше балов, чем принц, и тоже получил диплом.

Брак образуется из любви, как уксус из вина.

Это кислое, мало приятное питьё, которое время лишило божественного аромата и превратило в безвкусное жалкое кухонное пойло…

Как вы думаете, если бы Лаура была женой Петрарки, стал бы он писать всю жизнь сонеты?

(Джордж Байрон, английский поэт)

В 1921 году Евгения Лурье пришла на день рождения своего знакомого.

Там же оказался и Борис Пастернак. Присутствующие тут же начали уговаривать его прочесть свои стихи.

После того, как поэт исполнил их просьбу, он подошёл к Евгении и спросил, как ей понравились его стихи. Девушка, занятая во время их чтения разговором с кем-то из гостей, честно ответила, что не слушала.

Эта откровенность восхитила Пастернака: «Вот и правильно, нечего слушать такую ерунду!»

Спустя год Евгения Лурье и Борис Пастернак поженились.

Похоже, настал удобный момент, чтобы коснуться того, что беспокоило меня с самого момента нашей встречи.

Это его дурацкие усики. Когда я увидел Гитлера в первый раз, они были обкромсаны до размеров какой-то маленькой кляксы, отчего всё выглядело так, будто он не мыл свой нос.

Я призвал в свидетели Ван Дейка, Гольбейна и Рембрандта, которые утверждали, что усы либо должны отращиваться целиком, либо их надо стричь до самой кромки губ. Я сказал, что чувствую, что было бы куда более достойно, если бы он последовал одному из этих стилей.

Он выслушал это, внешне не проявляя эмоций. «Не волнуйтесь, – ответил он мне. – Я установлю моду. Со временем люди будут счастливы копировать их».

(Эрнст Ганфштенгль, “Воспоминания сподвижника фюрера”)

Александр Дюма был очень щедрым человеком. Как он шутил:

«Я никогда и никому не отказывал в деньгах, за исключением моих кредиторов».

Впрочем, возможно и не шутил. Когда у него однажды попросили двадцать франков на похороны судебного исполнителя, умершего в бедности, Дюма ответил:

«Вот сорок франков. Похороните двух исполнителей».

«Прежде, когда я видел, что супружеская чета живет плохо или чьи-нибудь дети невыносимы, я всегда осуждал мужа и отца. С тех пор, как я женился, я сознаю, что это было преждевременное и необдуманное мнение»

— Уильям Лэм, премьер-министр Великобритании

Пойми, что в твоих писаниях не может быть ни единой черты, которой не было бы в тебе самом.

Если ты злой или пошлый, это не укроется от них. Если ты любишь, чтобы во время обеда за стулом у тебя стоял лакей, это скажется в твоих писаниях.

Если ты брюзга и завистник, или не веришь в загробную жизнь, или низменно смотришь на женщин, — это скажется даже в твоих умолчаниях, даже в том, чего ты не напишешь.

Нет такой уловки, такого приёма, чтобы скрыть от твоих писаний хоть какой-нибудь изъян твоего сердца.

(Уолт Уитмен, американский поэт)

Мои любимые философы почтительно отзывались о меланхолии.

«Меланхолики обладают чувством возвышенного», — писал Кант. А Аристотель считал, что «меланхолический склад души помогает глубокомыслию и сопровождает гения».

Значит, меланхолия, думал я, есть моё нормальное состояние, а тоска и некоторое отвращение к жизни — свойство моего ума. И, видимо, не только моего ума. Видимо — всякого ума, всякого сознания, которое стремится быть выше сознания животного. В природе побеждают грубые ткани. Торжествуют грубые чувства, примитивнее мысли. Всё, что истончилось, — погибает. Так думал я в свои восемнадцать лет. И я не скрою от вас, что я так думал и значительно позже. Но я ошибался.

В Сочи я познакомился с одним человеком, у которого тоска была значительно больше моей. Минимум два раза в год его вынимали из петли, в которую он влезал от того, что его мучила беспричинная тоска. С чувством величайшего почтения я стал беседовать с этим человеком. Я предполагал увидеть мудрость, ум, переполненный знаниями, и скорбную улыбку гения, который должен уживаться на нашей бренной земле.

Ничего подобного я не увидел. Это был недалекий человек, необразованный и даже без тени просвещения. За всю свою жизнь он прочитал не более двух книг. И кроме денег, еды и баб он ничем другим не интересовался. Передо мной был самый заурядный человек, с пошлыми мыслями и с тупыми желаниями.

Я не сразу даже понял, что это так. Просто мне как-то было не по себе, когда я с ним разговаривал. А потом смотрю — просто дурак. Просто дубина, с которым больше трех минут нельзя разговаривать.

И моя философская система дала трещину.

(Михаил Зощенко, “Перед восходом солнца”)

При всех насмешках над Англией Байрон оставался привержен к старинным обычаям своей родины.

Так, например, поэт любил, чтобы у него был жареный гусь в день св. Михаила. Для этой цели он купил как-то гусыню и, боясь, чтобы она не оказалась слишком тощей, сам кормил её целый месяц до праздника.

Но так привязался к ней за это время, что когда пришёл праздник, Байрон не только отказался зажарить гусыню, но и не стал лишать её семейных радостей.

С тех пор поэт путешествовал в обществе гусей, подвешенных в клетке под экипажем.