У всех есть возможность сказать свое последнее слово — хотя не всегда тот, кто его произносит или пишет, знает, что именно оно окажется последним. В этой рубрике мы очищаем последние слова от налёта времени и даём вам возможность посмотреть на них отвлеченно.

Сегодня — последние слова романа «Транзит» писательницы Анны Зегерс о немецких беженцах 1930-х годов.

#последние_слова

Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-каналтелеграм-канал | BoostyBoosty

Сергей Простаков работает в любимом жанре — хвалит друга. На этот раз рассказывает про подкаст Сергея Карпова «Вы сейчас где».
«Вы сейчас где».

Давным-давно в другой стране, в другую эпоху я увлекался подкастами. Был не просто слушателем — я их активно создавал. О, сколько было этих экспертных материалов о развитии подкастовой индустрии, которая показывала в конце десятых и самом начале двадцатых сумасшедшие темпы роста! Но как известно, мягко говоря, ничего не сбылось, всё рухнуло в канализационный люк истории. Это не значит, что подкастов в России и на русском языке больше нет — отнюдь, всё есть. Просто пространство скукожилось, из него ушла та самая пассионарность в бытовом смысле слова.

И в лучшую эпоху жанр рецензии на подкаст в русских медиа не получил распространения — так что сейчас начинать? Но всё же. Самое время с этим жанром поработать. Как говорил классик, антихайп.

Здесь случай особый. Мой друг, человек, с которым я прошёл огонь, воду и медные трубы медийки Сергей Карпов выпустил очередной подкаст в рамках своего проекта «Поле». Прошлый сезон «Поля» был посвящён атому. Новый — чувству дома. Подкаст называется «Вы сейчас где» — вот так без знака вопроса.

Перед нами — трукрайм, подкаст о реальном преступлении или расследовании загадочного происшествия. В 2011 году на севере Чукотки происходит крушение вертолёта. Пилот выживает, пассажиры — нет. Пилота на время следствия отправляют под подписку о невыезде в посёлок Апапельгино, тоже на Чукотке — он там был прописан. К тому моменту населённый пункт полностью обезлюдел. Карпов с командой отправляется на виртуальные поиски пилота, чтобы спросить у него, что такое дом?

Параллельно Карпов начинает исследовать и проговаривать свой опыт — жизнь в контейнере для беженцев в Германии. Это линия, наверное, самая сильная в подкасте. Говоря о себе, Карпов приходит к метафоре дома, как ключевой для всех его слушателей: оставшихся, уехавших, вернувшихся. Вот это-то больше всего и завораживает — простое слово «дом» оказалось ключом к пониманию нашей реальности.

Есть и третья линия, самая слабая, без которой можно было бы обойтись — научная. Карпов зачем-то разговаривает о понятии дома с разного рода гуманитарными учёными. И сам же постоянно апеллирует к Гуссерлю. Эти комментарии треплются ненужным довеском, когда перед слушателями разворачивается не драма жизни, а жизнь как драма, где каждый узнает себя и человеческую судьбу в целом.

Группа «Береста» написала метал-перебивки для подкаста. Они идеально сочетаются с научной линией подкаста, а остальным линиям сюжета, к счастью, совсем не вредят.

Подкаст — ядро сезона «Поля» про чувство дома. Вокруг него несколько других материалов, которые только увеличивают россыпь вопросов и оптик на центральную тему. Выделю два материала.

Карпов с командой вводит в русский язык термин соластальгия, придуманный австралийским исследователем Гленном Альбрехтом. Он означает чувства людей, которые возникают у них при разрушении привычного мира. Вот ту самую тоску, которую мы испытываем, когда разъезжаются друзья, когда невозможно пользоваться привычными сервисами, когда невозможно договориться о зуме из-за часовых поясов.

А ещё жена Карпова Наташа их дочери показывает фотографии из их семейного альбома и рассказывает о своём детстве. Происходит это в чужой стране, в тяжёлое время, но с такой чуткостью, с такой нежностью. И вот это уже комментировать вообще не представляется возможным.

#простаков #рецензии_на_кенотафе

Алексей Сочнев — не только кумир участников издания «Кенотаф», но ещё и наставник большей части редакции. И поэтому ученики спрашивают у учителя о его любимых и нелюбимых прочитанных книгах. Алексей рассказывает о Ленине и Прилепине, а заодно вспоминает Вениамина Краснушкина, но ни разу не называет имя Эдуарда Лимонова.

Литературный персонаж, с которым вы себя наиболее идентифицируете на данном этапе жизни?

Доктор Риэ из «Чумы» Камю. Для тех, кто не читал — персонаж знает свое дело, выполняет свою работу несмотря ни на что, прекрасно понимая, что все попытки исправить ситуацию безнадёжны.

https://teletype.in/@thecenotaph/sochnev

#опросник_кенотафа

Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-каналтелеграм-канал | BoostyBoosty

С недавних пор участников издания «Кенотаф» интересует русская литература XIX века вне «школьного» канона. Делимся первыми находками.

#цитаты_на_кенотафе

Счастье сложно описать, трудно уловить, невозможно однозначно определить. Оно может быть совсем неприглядным, неожиданным и странным для окружающих, а иногда над самыми счастливыми минутами мрачно нависают тени грядущих трагедий.

Зрители концерта Евгения Петросяна, телевизионный скриншот.

#в_поисках_счастья

Подходит к концу наш второй День Солженицына.

Сегодня мы притронулись к теме спорного и неоднозначного в творчестве великого русского писателя. Насколько мы были убедительны в этой попытке, судить вам. Мы же днём рожденья Александра Исаевича воспользовались как поводом напомнить о важности дискуссии, открытого спокойного разговора на любую тему.

Пишите нам в бот, что вы думаете об Александре Исаевиче и его наследии: @thecenotaphbot

Если мнений наберётся достаточно, то опубликуем послесловие к сегодняшнему Дню, состоящие из ваших размышлений.

«Свою писательскую задачу я выполню при всех обстоятельствах, а из могилы — ещё успешнее и неоспоримее, чем живой». Из письма к съезду писателей, 1967 год

#день_Солженицына

Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-каналтелеграм-канал | BoostyBoosty

Сергей Простаков и Егор Сенников сверяют свои точки зрения на Солженицына.

Егор базово обвиняет Солженицына в национализме, потакании хтони и авторитаризму и, конечно же, в антисемитизме. Сможет ли Сергей найти хоть один аргумент в защиту писателя?

Большой спор участников издания «Кенотаф» — только для подписчиков нашего Boosty.

#день_Солженицына #простаков #сенников

Классик заболел

Продолжая день Солженицына, Егор Сенников отвечает Сергею Простакову на его мнение о писателе и предлагает задуматься о той его стороне, которую можно было бы назвать мрачной, даже темной. Да только называть, кажется, уже некому.

— Слушай, Солженицын — это очень просто!

Я прислушался. Лучезарный юноша, ехавший рядом со мной в трамвае, вел беседу со своим попутчиком, несколько полноватым молодым человеком.

— Это, в общем-то, антисоветское манихейство, чисто такая диссидентская вещь. Говорить не о чем, — подытожил юноша.

Я перестал слушать: с таким мнением я был уже знаком, но оно мне не казалось достаточным.

Нет, с Солженицыным не все просто.

Само упоминание его имени в моем детстве производило странный эффект. Люди спорили о нем в газетах и на радио, обсуждали его ложь и правду, коверкали фамилию и высмеивали манеру одеваться. Но самым странным в этом всем было то, что говорили о нём все равно как о такой глыбе, которую с дороги не сдвинуть, не обойти её никак — она лежит, открытая небу и солнцу, порастает мхом, но исчезать никуда не собирается. И, что совсем уж удивительно, речь-то шла о всё ещё живом человеке, который давал интервью, появлялся на телевидении, к нему домой приходил Путин и бесконечные телевизионщики.

И читая Солженицына, ты идешь и взрослеешь в своих взглядах вместе с ним. От, как позднее стало понятно, робкого, подцензурного «Ивана Денисовича» движешься к «В круге первом». Тот ошарашивает тебя масштабом, идеей, точностью выделки и мощностью высказывания. Ты сам будто бы проваливаешься в сталинскую шарашку, страдаешь в кабинете у Абакумова и потеешь в приемной у Сталина — а затем несешься по адской лестнице вниз. Ты потрясен, ты раздавлен, ты ошарашен, тебе нечего возразить — ты готов слушать, что же будет дальше.

Но вот чем дальше ты движешься по реке мыслей Александра Исаевича, тем больше появляется вопросов без ответов. И это сбивает с толку. Манера его изложения мыслей в чем-то похожа на ленинскую: тезис, антитезис, синтез; тезис, антитезис, синтез… Свои мысли нужно подвергать сомнению, критиковать — лишь так они очищаются и становятся полновесными и живыми.

Но вдруг в этой машине что-то начало коротить. Так бывает почти со всеми. Особенно это хорошо заметно обычно у режиссеров: в какой-то момент миры, создававшиеся мощным умом и фантазией, начинают в новых картинах меркнуть, тускнеть, уменьшаться. Шестеренки не крутятся и лишь иногда в том, что ты видишь, встречаются отблески прошлых достижений.

Нечто подобное случилось и с Солженицыным. Осмысляя российский XX век, он унёс себя в некий странный параллельный мир и стал слать нам из него сигналы. И расшифровывая их, мы видели всё более странные картины. Темы, которые когда-то были фоном, выходили на первый план. Нелюбовь к сталинской руке начала чрезмерно уравновешиваться обожанием руки столыпинской, да и государевой в принципе. Антисемитизм выходил из тени на авансцену. Самокритика исчезала как жанр, а ощущение бесконечной правоты затопляло всё.

И вот на это смотреть уже было совсем не так интересно — но это ладно. Чувствовалось, что все эти идеи о правильной крепкой руке — суть опасные химеры, которые разойдутся, переварятся в некоторых головах и начнут воспроизводиться во все новых и новых формах. И за «Как обустроить Россию» вырастет целый лес брошюр и статей — поменьше, попроще, но гораздо прямолинейней. Идеи вообще вещи крайне живучие и летучие, как споры гриппа, они не разбирают где поселиться. А вот в отличие от эпидемии, тот кто их выпускает в мир, должен иногда чувствовать, что совершает что-то не то. Что-то опасное. Что-то совершенно нежеланное.

Конечно, вирус Солженицын в острой форме подхватил во время работы над «Красном колесе». С пыльных страниц старых газет вдохнул в себя мыслей опасных, тревожных. И не нашёл лекарства. Или и искать его даже не стал. А чихнул на лист — и все эти идеи пошли гулять по другим головам.

И в жизни нашей стало всё очень непросто.

#день_Солженицына #сенников

Сергей Простаков пытается разобраться, почему Солженицын постоянно спорил с окружающими и шёл на публичный конфликт.

Как я уже рассказывал читателям «Кенотафа», ЖЖ я открыл для себя поздно — в начале 2007 года. Через несколько месяцев я набрёл там на блог историка-сталиниста Александра Дюкова. В первом же посте он разоблачал Солженицына как некудышного историка и фальсификатора. Я ещё плохо представлял себе, как устроен Интернет, поэтому не придумал ничего лучшего, чем сразу зайти в комментарии и написать: «Александр Исаевич Солженицын — честнейший человек». Отдаю должное Дюкову — он даже с какой-то благожелательностью написал мне: «Молодой человек, вы, приходя на чужую площадку, хотя бы приготовьте контраргументы». Другие комментаторы Дюкова не были ко мне так благосклонны — накидали корзинку оскорблений Солженицына и меня. Кажется, это был мой первый интернет-срач, из которого я вышел полностью поверженным и с чётким убеждением, что вступать в них нужно только, будучи уверенным в своей победе (то есть не вступать никогда, но это знание уже совсем солидного возраста).

Когда я прочитаю «Бодался телёнок с дубом», узнаю, что сам Солженицын считал участие в срачах, она же — полемика, необходимым. Логика тут была вроде простой: если я сам не защищусь от наветов, клеветы или необоснованной критики, то за меня это никто не сделает. В «Телёнке»  раз за разом встречаются эти размышления: я пишу «Архипелаг» на эстонском хуторе, но вынужден отвлечься на полемику с таким-то; я пишу «Август Четырнадцатого», но должен разоблачить клевету. Сам я пока не добрался, каюсь, но прочитавшие утверждают, что «Угодило зёрнышко промеж двух жерновов. Очерки изгнания» почти полностью состоит из такой полемики.

Но с долгим опытом наблюдения за срачами в Интернете и своего посильного в них участия, я понял, что Александр Исаевич был человеком своеобразного склада — он очевидно получал и удовольствие, и заряжался энергией от спора. Но, конечно, использовал её не как нынешние пользователи сети ради удовлетворения мелкого самолюбия. Я подозреваю, что он сознательно провоцировал дискуссии и споры вокруг себя и своих идей.

Солженицын — в XX веке писатель, объединивший Толстого и Достоевского. У первого он взял интерес к эпосу, у второго — роман идей. Для последнего необходим спор, столкновение не характеров, но высказываний. У Солженицына постоянно герои спорят, как только начинается разговор: «Иван Денисович», «В круге первом», «Раковый корпус» — там никто не способен ответить на вопрос «Как жизнь?», предварительно не поспорив на эту тему. По Солженицыну, все сидевшие в ГУЛАГе постоянно спорили об истории, искусстве и литературе.

Видимо, Солженицын рассуждал так: наше общество расколото, и склеить его можно только через диалог. Только мы сейчас можем по достоинству оценить эту художественную и политическую попытку Солженицына: он сам первым в открытую начал спорить по самым болезненным вопросам, он первым за десятилетия призвал к дискуссии интеллектуалов, воспитанных в парадигме «если враг не сдаётся, его уничтожают».

Солженицын начал или вступил в уйму диалогов: между русскими и коммунизмом, между русскими и Западом, между русскими и евреями, между сидевшими и сажавшими, между сидевшими и молчавшими, между верующими и неверующими… Кто-то назовёт это склочным характером — настаиваю, это был мастерски найденный творческий метод для глобально решаемой задачи Солженицыным: пересобрать из осколков русскую историю.

Другое дело, что задача эта оказалась непосильной Александру Исаевичу в сроки его земной жизни. Тут необходимы поколения, а не один увесистый сборник публицистики.

Меня не задевают нападки на любимого писателя. Так будет всегда — Солженицын никакой другой памяти о себе оставить и не хотел. Пусть обо мне спорят, пусть учатся не уничтожать, а разговаривать. Наверное, даже, если и можно вынести из книг Солженицына один вечный общечеловеческий урок, то он именно такой: спорить и доказывать свою правоту — лучше, чем убивать того, с кем ты не согласен. Банально скажите вы? А попробуйте это доказать в Интернете.

#день_Солженицына #простаков

В наш День Солженицына решили оценить обложки книг, где его критикуют и выводят, так сказать, на чистую воду. Да, это наша культовая в узких кругах рубрика «Судим по обложке».

Если вы не согласны с нашим мнением по этому и другим вопросам, пишите в @thecenotaphbot.

#день_Солженицына #обложки_кенотафа

Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-каналтелеграм-канал | BoostyBoosty

Частные заметки о публичной фигуре: что писали современники о Солженицыне в своих дневниках

В жизни и судьбе Александра Исаевича Солженицына было много поворотов и неожиданных событий, каждый из которых сопровождался не только его собственной рефлексией. От этих вспышек расходились нити света в самых разных направлениях — и их отблески можно обнаружить в дневниках современников. Возможность удобно прочитать эти дневники у нас есть благодаря великому проекту «Прожито»«Прожито». Что же можно узнать из них о Солженицыне?

16 мая 1962 года
Владимир Лакшин, 28 лет, литературный критик в «Литературной газете»
У Маршака. Старик говорил о Солженицыне — об абсолютной художественной точности его повести. Кавторанг, когда ссорится с конвоем, будто чувствует еще на себе свои звания и ордена. Это как ампутированные пальцы руки, ноги — они еще долго чувствуются, будто ими можно пошевелить.
— Я написал Твардовскому, что опубликование этой вещи подымет весь уровень нашей литературы.

8 февраля 1964 года
Давид Самойлов, 43 года, поэт
(В Солженицыне только первая ступень – честь, независимость. Дальше идет — радость!). Радость потому, что человек независим от смерти и угнетения.

12 января 1968 года
Михаил Гробман, 28 лет, поэт и художник
Читал допоздна «В круге первом» Солженицына. Из Солженицына, как шило из мешка, вылезает недоброжелательство к евреям, не явное, тупое, а затаенное, кровное. Евреи — зачинатели бедствий России, искусители, разносчики чуждых России идей, люди, не любящие Россию, равнодушные, революционеры, коммунисты — все это так и сквозит в русофильствующем интеллигенте Солженицыне. Слава С. дутая.

8 октября 1970 года
Федор Абрамов, 50 лет, писатель
Не знаю, как художник Солженицын, возможно, и не достоин такой награды, но как человек — безусловно. А спрашивается: разве гражданское мужество это менее ценный дар, чем художественный талант?

14 февраля 1974 года
Юрий Нагибин, 53 года, писатель, журналист
История — да еще какая! — библейского величия и накала творится на наших глазах. Последние дни значительны и нетленны, как дни Голгофы. Только Христос другой. Современный. Христос-74.

Январь 1983 года
Сергей Попадюк, 39 лет, искусствовед
Солженицын-то Льва Николаевича дословно повторяет («жить не по лжи», «не участвовать», «не поддерживать» и пр.), да только далековато ему до толстовской искренности, простоты и мощи. И возрастающее самомнение — как трясина под ногами…

11 января 1988 года
Владимир Десятников, художник, писатель
Леонид Леонов думал о чем-то своем и ничего не ответил.
— Ситуация обостряется тем, — продолжал я, — что сейчас Россию сильно провоцируют на всякие резкие «движения». Это чревато катастрофой. Солженицын и иже с ним на словах ратуют вроде бы за Россию, а говорят только полуправду. Я еще ни слова не слыхал от зарубежных «ратоборцев» о роли сионизма и масонства в бедах нашего Отечества. У меня им веры нет.
Леонов целиком и полностью согласился со мной.

28 июля 1991 года
Анатолий Гребнев, 67 лет, кинодраматург
О Солженицыне: неблагородно («Теленок»). «Как обустроить Россию» — напоминает Крутицкого. Все давно изменилось, а он все в 60-х и оттуда поучает сегодняшнюю молодежь: «О вреде реформ».

11 апреля 1992 года
Юрий Поминов, 39 лет, главред павлодарской газеты «Звезда Прииртышья»
Любопытное интервью с писателем Эдуардом Лимоновым во вчерашнем «Взгляде». Отвечая на вопрос, как он относится к Солженицыну, Лимонов сказал: Солженицын (независимо от того, хотел он этого или нет) был одним из катализатров всего, что мы сегодня пожинаем.

27 мая 1994 года
Георгий Елин, 42 года, журналист
Возвращение Солженицына — через двадцать лет хулы и ненависти — триумфальное, с помпой, отсылающее памятью к встрече Толстого и Горького, всё-таки не избавляет от мысли, что Александр Исаевич безнадёжно опоздал.

8 января 2007 года
Юрий Карякин, 76 лет, писатель
​​Снова просмотрел 10 томов «Красного колеса» Солженицына. Более внимательно прочел последний том.
У него получилась стратегическая ошибка. Загнал себя. Выполнить замысел оказалось невозможным.

#день_Солженицына #цитаты_на_кенотафе